Москва и москвичи в эпоху Александра I

Настоящее издание — это сборник статей и каталог выставки «Москва и москвичи в эпоху Александра I», которая пройдет в Государственном музее-заповеднике «Царицыно» с 31 мая по 31 августа 2022 года. Выставка организована Департаментом культуры города Москвы, ГМЗ «Царицыно» при участии Государственной Третьяковской галереи, Государственного Бородинского военно-исторического музея-заповедника, Государственного историко-культурного музея-заповедника «Московский Кремль», Государственного исторического музея и других музеев и архивов России.

Приуроченное к 875-летию Москвы издание «Москва и москвичи в эпоху Александра I» — масштабный проект, посвященный страницам истории древней столицы в 1801–1825 годы. В центре внимания авторов этой книги оказалась Москва на переломе: Первопрестольная накануне, во время и после знаменитого пожара 1812 года, навсегда изменившего ее патриархальный и беспорядочный облик. В. М. Безотосный написал о совете в Филях, В. М. Бокова — о Москве александровского времени и графе Ф. В. Ростопчине в 1812 году, о жизни в подмосковной усадьбе. А. М. Валькович рассмотрел торжество коронации Александра I в 1801 году и послевоенное восстановление города. В. Н. Земцов подробно изучил впечатления Наполеона от Москвы и случившегося в ней пожара. Т. А. Зимина собрала материал о традиционном русском костюме москвичей. И. К. Ефремова рассказала о «рассадниках» «высокой моды» — магазинах на Кузнецком мосту. О. Ю. Козырева представила хронику пребывания Александра I в Москве и пришедшиеся на эти визиты важнейшие события.

Несмотря на случившееся из-за переноса столицы в Санкт-Петербург «понижение в статусе», Москва не утратила своих сакральных и властных функций. Прежде всего Первопрестольная оставалась местом коронации русских государей. Как показывает О. Ю. Козырева, император Александр I торжественно въехал в город 8 (20) сентября 1801 года и ровно через неделю был миропомазан митрополитом Платоном в древнем Успенском соборе. Во время коронационных торжеств новый император со свитой располагался сначала в кремлевском Зимнем дворце, а затем в Слободском дворце в нынешнем районе Лефортово. Помимо народных гуляний приезд императора отметился высочайшим посещением московского старожила, бывшего вице-канцлера князя А. М. Голицына. Кроме того, обязательной частью любой поездки августейших особ в Москву было посещение близлежащих святынь: Троице-Сергиевой лавры, Новоиерусалимского монастыря, а также главных столичных соборов. Интересно, что во второй половине своего царствования Александр I наведывался в столицу почти каждый год: в 1816, 1817, 1818, 1820, 1823 годах. В 1817 году он присутствовал при закладке храма Христа Спасителя, но не того, чей восстановленный облик украшает набережную Москвы-реки. Дело в том, что первоначально храм планировали построить на Воробьевых горах, неподалеку от современного высотного здания МГУ, однако место оказалось непригодным для строительства. Именно в ходе одного из визитов императора в Первопрестольную здесь созрел заговор, легший в основу выступления декабристов, — члены «Союза спасения» пришли к идее цареубийства.

Так или иначе, любой приезд государя в Москву был целым событием, праздником, требовавшим тщательной подготовки и напряжения сил и средств лучших людей города. Конечно, самым важным из таких визитов была коронация. В случае Александра I о ней было объявлено в высочайшем манифесте от 20 мая (1 июня) 1801 года с тем, чтобы сама церемония прошла в сентябре. Как отмечает историк А. М. Валькович, новый император стремился подражать своей августейшей бабке, которая также короновалась в первый осенний месяц. Московские дворяне и купцы немедленно начали готовиться к торжеству, сооружая триумфальные арки, ворота и павильоны, Сенат же по императорскому указу стал собирать в Первопрестольную депутатов от дворянства, купечества и казачества со всей России. Так что неудивительно, что из-за коронационных торжеств население столицы практически удвоилось. Поздравить молодую царственную чету приехали и иностранцы, и выходцы со всех концов бескрайней империи; всех связывало восхищение в отношении преемника нелюбимого Павла.

«Толпы народа бросились 5 сентября за заставу, к Петровскому подъездному дворцу; туда после обеда прибыл государь с молодою супругой. Удовлетворенное любопытство простого народа, шумные его восклицания часто бывают похожи на восторг; лишь бы ему не мешали, он „ура“ прокричать готов и тирану. Тут, говорят, было иначе: при виде венценосной, юной, красивой четы все онемели от радости и удивления; одни лишь взоры высказывали благоговейную любовь…» — вспоминал Ф. Ф. Вигель.

Состоявшая из множества раззолоченных карет царственная процессия двигалась к Кремлю от Петровского путевого дворца по Тверской улице. Сам император вместе с братом Константином ехал верхом, кланяясь многочисленным зрителям на обочине дороги. 15 сентября, в воскресенье, состоялся сам обряд коронации. В Успенский собор были допущены только чиновники первых пяти классов Табели о рангах, чиновники рангом пониже и простой народ толпились на Соборной площади. Вопреки прежней практике, в честь своего восшествия на престол новый царь не раздавал щедрых наград и тем более крепостных крестьян. Решение свое он объяснил следующим образом: «Большая часть крестьян в России рабы: считаю лишним распространяться об уничижении человечества и о несчастии подобного состояния. Я дал обет не увеличивать числа их и потому взял за правило не раздавать крестьян в собственность».

Императорская фамилия пребывала в древней столице целых шесть недель, во время которых непрерывной чередой шли празднества и народные гуляния. Богатые московские вельможи устраивали роскошные балы для августейшего семейства, причем особенно отличился богач и меценат граф Н. П. Шереметьев, иллюминировавший всю дорогу от города до своего имения Останкино.

Но что представлял из себя город, который так радушно встретил новоиспеченного государя? Ответ на этот вопрос дает исследование В. М. Боковой, скрупулезно отметившей даже самые незначительные черты жизни александровской Москвы. Город тогда еще сохранял многие средневековые черты как во внешнем облике (в том числе благодаря и срытым в начале XIX века укрепленным линиям Белого города и Земляного вала), так и в образе жизни горожан. Для того времени Москва была огромным городом (больше, чем Париж или Лондон) и необыкновенно пестрым:

«…великолепные дворцы, разбросанные по всем частям города, и бедные деревянные домишки рядом, превосходные сады и обширные огороды среди наилучших кварталов; огромные крытые базары со множеством всяких лавок и магазины на европейский лад; конские бега на больших площадях, нарочно для этого предназначенных и приспособленных чуть не в центре города; в назначенные дни кулачные бои, охоты на медведя и волка (садки), привлекавшие множество зрителей, и рядом театры, цирки, акробаты на европейский лад; питейные дома на каждом „тычке“ и церкви, множество церквей — иногда две, три и больше в расстоянии нескольких шагов одна от другой».

Москве совершенно несвойственна была регулярная планировка: несмотря на то что к Кремлю лучами сходилось несколько важнейших улиц, карта города была крайне запутанной, с переплетениями и бесконечными произвольными сужениями до размеров бутылочного горлышка. Москва была очень зеленой: здесь почти у каждого дома имелся садик (знаменит был сад на склоне холма у дома Пашкова, где любопытные москвичи могли увидеть представителей редчайших пород птиц), было много рощ и даже лесов. Так, дворянские гнезда выступали обладателями непременных липовых аллей. Естественно, что большинство улиц было немощеным и грязь царила на дорогах даже в самую жаркую пору. Грязи и сору добавляли не только весенние разливы Москвы-реки, но и неряшливость жителей, выметавших мусор прямо на улицу. Летом в реке активно купались и ловили рыбу. Город облагораживался медленно. Уличные фонари зажигались только в безлунные ночи; питьевую воду можно было набрать в водозаборных фонтанах. Управа благочиния пыталась контролировать новое строительство, так чтобы дома имели опрятные фасады и не забегали за «красную линию». Город был тогда по преимуществу деревянным, почти не обремененным каким-либо архитектурным стилем. Даже великолепные внутри дворцы, которых насчитывалось порядка двухсот, были, как правило, из дерева. Немало существовало тогда и старинных домов XVII века, у которых лишь сводчатый подклет был каменным, а палаты деревянными, с непременной внешней лестницей на столбах, ведшей сразу на второй этаж.

Москва тогда была сильно похожа на деревню. Многие ее районы представляли собой бывшие села и ремесленные слободы, которые имели собственные центр и периферию, свою администрацию, храмы и монастыри. Деления на «аристократическую» и «простонародную» части в Москве не существовало. Дворянские гнезда с ажурными решетками и лежащими на столбах львами были окружены лачугами, лавочками и поповскими домиками. Внешний облик районов был неоднороден, каждый из них был отличен от соседского. Тогдашние районы представляли опасность для чужаков, которых по пути могли встретить и поколотить местные молодчики. Многие обыватели за всю жизнь ни разу не выбирались из своего района в центр или даже в соседний район.

Крайне любопытен летний «моцион» города. С рассветом под жалобный вой жалеек на пастбища гнали стада коров и отары овец. После обеда горожане, особенно работный люд, устраивались где попало вздремнуть. Очень много в Москве пели: не только на Троицу, когда девушки «завивали березку», но и во время работы. А вообще, в Москве любили праздновать и развлекаться: 1 мая гуляли в Сокольниках, на Троицу — в Марьиной роще, на День Всех Святых — в селе Всесвятском, и все лето — на Воробьевых горах, в Перове и Свирлове (Свиблове). Все эти гулянья считались простонародными, и знать в них участия не принимала — разве что в роли зрителей. Правда, некоторые богатые вельможи, как, например, А. Г. Орлов-Чесменский, устраивали общенародные гулянья. А в остальном дворяне развлекались отдельно: зимой ездили кататься с гор в Покровское-Рубцово, а летом — в Дворцовый сад в Лефортово и на Пресню.

Но если сам город походил на большую деревню, то что же творилось в настоящей сельской местности прилежащей губернии? Здесь простиралась власть провинциальных помещиков, наезжавших в древнюю столицу лишь на зиму, чтобы «проветриться» и пристроить замуж взрослых дочерей. В Москве они имели особняки, пустовавшие большую часть года. «Сердцем» же их жизненного уклада оставались подмосковные усадьбы, чей быт в начале XIX века был еще очень нов, ведь только после Манифеста о вольности дворянства 1761 года дворяне получили возможность целиком погрузиться в частную жизнь. Уехав в свое имение, дворянин обзаводился семьей и, как было принято, служил предводителем дворянства или уездным судьей, ездил на богомолья и ярмарки. В имениях жила не только «мелочь», но и родовитое, сановное дворянство. Впрочем, для последних это было печальным знаком опалы или отставки.

«Правильно» обустроить усадьбу было весьма затратно, лишь 2–3 % помещиков могли позволить себе построить элитарное жилье, отличное от избы. Большинство помещичьих домов представляло собой стоящий на пригорке одноэтажный сруб с мезонином. Из-за потребности в тепле и дороговизны дров комнаты устраивали небольшие, с маленькими окошками. На помещичий статус такого дома указывали лишь стоявшие на крыльце беленые колонны. Распространенной была доморощенная «архитектура», когда проект дома выдумывали сами помещики, стараясь подражать аристократам. Единство художественного замысла было явлением редким и удавалось лишь тогда, когда хозяева постоянно жили в усадьбе (так было в Больших Вяземах князя Б. В. Голицына, Черемушках князя Н. С. Меншикова, Суханове князя П. М. Волконского). В историю русской культуры вошло порядка 140 великолепных подмосковных усадеб, среди которых можно назвать Архангельское, Кусково, Останкино, Остафьево, Кузьминки, Отраду, Покровское-Стрешнево и пр.

Принципиальной разницы между сельской и городской усадьбами не было, разнилось лишь число хозяйственных построек. В полноценной усадьбе присутствовали барский дом, парадный и хозяйственный дворы, плодовый сад, огород, жилые флигеля, людские избы, кладовые и ледники, хлев, птичник, конюшня и т. д. В сельской местности неподалеку от усадьбы находилась церковь, непременно имелся свой водоем и «увеселительный» сад или парк со всевозможными затеями. Помещики любого достатка стремились разместить в имении беседки и павильоны, оранжереи и клумбы.

Приезжали из города в сельскую усадьбу после Масленицы или в конце мая, когда спадала вода. Предпочитая лично заниматься делами имения в летнюю пору, чтобы избежать лишних расходов, помещики были полновластными господами в своих владениях. Неудивительно, что в основном помещики неплохо владели агрономической наукой (и даже порой состояли в Вольном экономическом обществе!) и могли проследить за сроками и ходом работ, сбором оброка, хранением урожая, а в зимнее время — за деятельностью расположенных в поместье заводов или фабрик, на которых также трудились крепостные. В александровское время значительно меньше, чем раньше, было помещиков-душегубов, все больше становилось хозяев, стремившихся поступать справедливо в отношении своих крепостных. Впрочем, так или иначе, все притеснения крестьяне видели от управляющего, а не от барина. С самим помещиком крестьяне пересекались крайне редко.

Помещик и его семья могли заниматься садоводством, рукоделием (женская половина), общаться с друзьями и устраивать интеллектуальные вечера, ставить домашние спектакли, совершать конные и пешие прогулки, посещать близлежащие святыни, а осенью предаваться любимому дворянскому развлечению — псовой охоте. Непременно находили время для праздников, крестьянских хороводов и прочих радостей, которые порой стоили немалых денег. Как отмечает исследовательница В. М. Бокова, помещичьи хозяйства того времени работали не столько на преумножение, сколько на расточение. Перед многими имениями маячило разорение.

Но если для сельских хозяев вылетали «в копеечку» роскошные увеселения и содержание многочисленной дворни, то в городе карману серьезно угрожали магазины, в том числе те, где русские и иностранные мастера представляли всевозможные предметы новомодного комнатного убранства. Как показывает И. К. Ефремова, в 1770-е годы основные центры производства предметов интерьера находились в Немецкой слободе. Вплоть до пожара 1812 года в Басманной и Лефортовской частях города проживали многочисленные ремесленники-чужеземцы, которые получали много заказов благодаря строительству здесь домов богатых вельмож и купцов. Так, в 1789–1797 годах канцлер А. А. Безбородко возвел по проекту Дж. Кваренги огромный дворец, который подарил затем императору Павлу (Слободской дворец); по проекту того же архитектора в 1773–1796 годах был возведен Екатерининский дворец. Неудивительно, что жившие поблизости мастера (столяры, резчики, золотари и пр.) процветали. Известны были француз П. Споль, швейцарец Ф. Гантенбергер, обрусевшие немцы И. Дункер, В. Ватеен, И. А. Витман, русские П. Колычев, Е. Лотохин. Роскошные особняки на Новой Басманной строились по большей части по проектам ведущего московского архитектора М. Ф. Казакова и требовали участия лучших художественных сил города. Работавшие на архитектора мастера (мраморщики П. Кампиони и С. Кампиони, штукатур Фист-Остервальд, обойщик М. Прево и пр.) со временем превратились в команду, выработавшую характерные творческие приемы и даже типовые детали для отделки интерьеров. Мастера Немецкой слободы отличались от своих «собратьев» в других частях города тем, что имели собственные мастерские, а не квартировали у своих заказчиков.

Вспоминая о производстве предметов роскоши в допожарной Москве, нельзя, конечно, не упомянуть магазины на Кузнецком мосту. Здесь, в сдаваемых под магазины шести домах графа А. И. Воронцова, располагались не только дамские модные лавки, но и мастерские мраморщиков, столяров, обойщиков, магазины французской бронзы и фарфора.

В настоящем каталоге отдельное внимание уделено традиционному русскому костюму москвичей Александровской эпохи. Дело в том, что только аристократия, чиновники и богатейшее купечество должны были одеваться в европейский костюм. Непривилегированный же обыватель одевался по старинке. Как отмечает Т. А. Зимина, «московский туалет» у женщин включал в себя покрывало до щиколотки, рубашку с широкими рукавами и узкими запястьями, сарафан, душегрейку или шушун (у пожилых), в праздничные дни — убранные жемчугом и каменьями кокошники, — одним словом, выделенный этнографами «комплекс с сарафаном». О том, как выглядели тогдашние москвички и москвичи, позволяют судить живописные и гравированные рисунки Ж. Делабарта, Ф. Я. Алексеева, Дж. А. Аткинсона, изображения жителей соседних городов и селян.

«Источником для исследования русского традиционного костюма населения Москвы могут послужить и те произведения изобразительного искусства, главными героями которых являются крестьяне центральных губерний в праздничных и будничных нарядах, в домашней и дорожной одежде. Внешняя схожесть костюмов рядовых горожан (и не только рядовых) и крестьян несомненна, и это свидетельство общности их происхождения и принадлежности к единой культурной традиции», — отмечает исследовательница Т. А. Зимина.

Женский костюм в общих чертах сложился еще в XV–XVII веках и имел единый для разных сословий характер. Женский комплекс различался локально и в зависимости от возраста и семейного статуса владелицы, а вот мужская одежда была более универсальна и однотипна, состоя из рубахи, штанов, верхней одежды и шляпы. Городской костюм простого народа представлял собой праздничную версию деревенского костюма.

Много места в настоящем издании отведено трагическим для города событиям 1812 года. Читатель может узнать о деятельности генерал-губернатора и главнокомандующего Москвы Ф. В. Ростопчина, о совете в Филях, о впечатлениях Бонапарта от московского пожара и, наконец, о восстановлении Первопрестольной.

Как отмечает В. М. Бокова, коренной москвич Ф. В. Ростопчин получил прекрасное образование и успел поучаствовать в военных кампаниях еще екатерининского времени под командованием самого А. В. Суворова, затем попал в придворную службу. Найдя общий язык и с царственной матерью, и с ее сыном, при Павле I Ростопчин взлетел до генерал-майора, получил графский титул и поместье в 3 000 душ. Но самое главное, Ростопчин стал главой Коллегии иностранных дел, что позволило ему участвовать во всех внешнеполитических начинаниях императора. Однако его карьера не была безоблачной, и Ростопчин незадолго до убийства Павла попал в опалу и уехал в деревню. Там будущий генерал-губернатор оставался и в первые годы правления Александра I, сочиняя комедии. В 1807 году он опубликовал ставший знаменитым небольшой памфлет «Мысли вслух на Красном крыльце», который получил небывалый по тем временам тираж в 8 000 экземпляров. Памфлет был написан доступным народу слогом (Ростопчин, в отличие от многих знатных современников, прекрасно владел русской грамотой) и был полон антифранцузскими выпадами. Благодаря распространившимся после Тильзитского мира антифранцузским настроениям, эта книжка стала очень популярной и снискала Ростопчину славу главного патриота, любимца Москвы и лидера «русской партии». Сестра императора, Екатерина Павловна, стала ему покровительствовать и добилась его назначения на пост сначала московского военного генерал-губернатора, а затем и главнокомандующего. Среди первых мер нового начальника стал запрет азартных игр и распутства в трактирах, вывесок на иностранных языках и демонстрации гробовщиками образцов своей продукции возле лавок. Летом 1812 года Ростопчин организовал восторженный прием Александра I в Слободском дворце, сумев избежать беспорядков и неудобных вопросов к самодержцу о ходе военных действий. Ростопчин умел управлять страхами и ожиданиями огромного города (300 000 населения!), умело поддерживая воодушевление и снижая панику различными слухами, разжигая шпиономанию (главнокомандующий откровенно науськивал толпу на иностранцев, не препятствуя самосудам, поря и высылая «опасных болтунов»). Особенно отличился Ростопчин в составлении и распространении «афишек», в которых в дружеском тоне информировал горожан о событиях на фронте и высмеивал Наполеона и его окружение. Написаны они были довольно грубо и малохудожественно. «Так называемые „афиши“ Ростопчина были новым и довольно знаменательным явлением в нашей гражданской жизни и гражданской литературе. Нечего и говорить, что под пером Карамзина эти листки, эти беседы с народом были бы лучше писаны, сдержаннее и вообще имели бы более нравственного достоинства. Но зато лишились бы они этой электрической, скажу, грубой воспламенительной силы, которая в это время именно возбуждала и потрясала народ», — писал князь П. А. Вяземский.

Тем временем Ф. В. Ростопчин, как начальник ополчения из шести губерний (Рязанской, Калужской, Тульской, Владимирской, Ярославской и Тверской), сумел собрать менее чем за месяц 160 000 ратников, вооруженных, правда, по большей части пиками. Ростопчин стремился ограничивать выезд из Москвы, чтобы избежать паники, однако дворянам он, наоборот, потворствовал в их стремлении оставить столицу — ведь они в 1812 году, вопреки обыкновению, не поехали на летние дачи. Распуская или преувеличивая слухи о зверствах неприятеля, Ростопчин в итоге добился того, что французы в конечном итоге нашли город пустым. Однако Москву покидали обитатели, но не их имущество. Главнокомандующий был уверен до последнего, что Кутузов не сдаст город. Впрочем, были эвакуированы присутственные места, архив Министерства иностранных дел, сокровища Оружейной палаты и Патриаршей ризницы. Ростопчину пришлось подготовиться на случай «смоленского сценария». В письме императору Александру I от 1 сентября он пишет:

«…наблюдая лично, что участь Москвы зависит от битвы, я решил отпустить небольшое количество остающихся здесь людей и отвечаю своей головой, что Бонапарт найдет Москву такой же пустынной, как и Смоленск… Часть пороха и свинца осталась, но если мы проиграем битву, все это уйдет под воду и я разобью бочки в винных погребах. Москва в руках Бонапарта станет пустыней, если огонь ее не поглотит, и превратит в могилу».

Однако совет в Филях изменил все и в перспективе снискал Ростопчину среди его современников дурную славу виновника московского пожара. Но что же случилось тогда, спустя почти неделю после Бородинского сражения, в деревеньке под Москвой? Как отмечает В. М. Безотосный, протокола хрестоматийного военного совета не велось. Неясно, сколько и кто из военачальников в нем участвовал. Цифры разнятся от 7 до 13 человек, в сохранившейся выписке из Журнала военных действий указаны были М. И. Кутузов, Л. Л. Беннигсен, М. Б. Барклай де Толли, Д. С. Дохтуров, П. П. Коновницын, А. И. Остерман-Толстой, А. П. Ермолов, К. Ф. Толь. Данные мемуаров нередко добавляют еще Н. Н. Раевского, Ф. П. Уварова, М. И. Платова, В. С. Ланского, П. С. Кайсарова. Не было на заседании генералов М. А. Милорадовича, К. Ф. Багговута, М. М. Бороздина, М. С. Вистицкого. Так или иначе, но на совете главными спорщиками выступили генералы-немцы Барклай де Толли и Беннигсен, русская же «партия» была вынуждена выбирать сторону и вначале по большей части поддержала Беннигсена, который призывал вновь атаковать неприятеля. Однако сама личность этого выходца из Ганновера вызывала неприязнь, и генералы стали склоняться к точке зрения Барклая об оставлении столицы. Голоса разделились. Окончательный вердикт вынес не вступавший до сего момента в спор М. И. Кутузов. Пожилой полководец поддержал Барклая де Толли, подчеркнув, что оставление Москвы не означает потерю России, а армию спасти надо. Интересно, что императору о сдаче древней столицы Кутузов написал лишь 16 сентября (столицу оставили 14-го). К тому моменту Александр I уже знал об этом, правда из письма Ф. В. Ростопчина, до последнего бывшего в столице и организовавшего поджог складов, казенных магазинов, барок с зерном, лавок Гостиного двора еще до вступления неприятеля. Многие генералы тяжело переживали оставление древней столицы, считали это решение изменническим. В лагере же Наполеона царило ликование и ожидание предложения мирных переговоров с русской стороны. Но пожар спутал все планы императору французов. Ему была нужна целая Белокаменная, как политический козырь и как безопасная стоянка для огромной армии. Наполеон так и не дождался мирных предложений от русского императора, хотя второму это далось непросто: необыкновенное давление на Александра I оказывала «партия мира» и даже собственная мать, брат Константин и сестра Екатерина.

Но как повлияла трагедия московского пожара на главного ее зрителя, императора Наполеона? Об этом можно узнать не только из устных воспоминаний Бонапарта на острове Святой Елены, но и из его писем к супруге, бюллетеней Великой армии, «Корреспонденции». Как убедительно показывает историк В. Н. Земцов, Наполеона и его армию поражало неимоверное количество московских церквей с их блестящими на солнце куполами, которые они принимали за минареты. 14 сентября Л.-Ф. Фантен дез Одар, капитан 2-го полка пеших гренадеров Императорской гвардии, записал в своем дневнике:

«С холма, откуда Москва развернулась перед нашим изумленным взором, эта столица как будто отправила нас в фантастические детские видения об арабах, вышедшие из „Тысячи и одной ночи“. Мы были внезапно перенесены в Азию, так как [то, что мы видели] уже не было нашей архитектурой… В отличие от устремленности к облакам колоколен наших городов Европы здесь тысячи минаретов были закруглены, одни зеленые, другие ярких цветов, блестевшие под лучами солнца, похожие на множество светящихся шаров, разбросанных и плывущих по необъятному городу; ослепленные блеском этой картины, наши сердца подскочили от гордости, радости и надежды».

Наполеон всеми силами старался избежать разграбления и пожара древней русской столицы, пустив в нее лишь 3 500 человек Молодой гвардии. Однако уже ночью значительная часть города загорелась. Пожар распространялся стремительно, и уже 16 сентября Наполеон был вынужден покинуть Кремль и перебраться в село Петровское. В случившемся французский император обвинил Ростопчина. Наполеон был растерян и опасался, что общественное мнение возложит ответственность за пожар на французов. Между тем Бонапарт тактически избегал обвинять в поджоге Александра I и русское правительство (что делали многие участники Великой армии), надеясь на открытие мирных переговоров. С первых же дней пребывания в древней столице (всего он пробыл здесь 36 дней) Наполеон поощрял преследование и расстрел поджигателей, веля вывешивать трупы с надписью «Зажигатели Москвы» на центральных площадях. Был даже устроен судебный процесс над 26 поджигателями, широко освещенный во французской прессе. Ответом на «варварство» русских стали не только расстрелы, но и мародерство, которое император французов поощрял. Правда, вернувшись из Петровского, Наполеон попытался остановить грабеж, чтобы избежать морального разложения армии. Только в начале октября, когда стала готовиться эвакуация, с вакханалией французских разбойников удалось справиться. Увозились золото и драгоценности, серебряная церковная утварь из кремлевских соборов. Уходя, Бонапарт решил предать огню и взорвать Кремль. Европейская армия, покидая «азиатскую» столицу, сама стала «азиатской».

Неудивительно, что перед глазами вернувшегося вскоре Ростопчина и знатных москвичей предстали пылающие руины. По данным историка А. М. Вальковича, ¾ зданий погибло, в том числе большинство фабрик, мануфактур и ремесленных заведений. Из 329 церквей погибло 122, те, что не сгорели, были разграблены. Невозможно без слез говорить о сгоревшей библиотеке Московского университета, частных библиотеках и собраниях (у графа А. И. Мусина-Пушкина сгорел единственный экземпляр «Слова о полку Игореве»). Уходя, неприятель намеренно уничтожил все продовольственные запасы. Вернувшимся жителям пришлось не только чистить улицы от людских и конских трупов, но и искать кров. К счастью, была создана специальная комиссия, занявшаяся продовольственным снабжением города, что позволило быстро возобновить работу всех правительственных организаций и наладить мирную жизнь. Цели восстановления городской и сельской застройки служила Комиссия для рассмотрения прошений обывателей Московской столицы и губернии, потерпевших разорение от нашествия неприятельского, которая выдавала пострадавшим правительственные пособия (всего до 1818 года было выдано около 13,4 млн рублей на десять лет без процентов).

Была учреждена и Комиссия для строения Москвы, кардинально изменившая облик древней столицы. За четыре года все московские улицы и переулки землемерами комиссии были сняты на планы, которые затем легли в основу новой застройки. Архитектурные проекты сочинялись под руководством О. И. Бове так, чтобы получилось спрямить улицы, выработать единообразный облик обывательских домов. Также за разработкой проектов зданий следили знаменитые архитекторы Д. И. Жилярди, В. П. Стасов, А. Д. Григорьев. Как это часто бывает при масштабном архитектурном проектировании, появились и проекты радикальной перестройки города, нарушавшие сложившуюся радиально-кольцевую планировку. Так, в 1813 году Ф. В. Ростопчин передал комиссии одобренный Александром I «Прожектированный план для урегулирования некоторых частей столичного города Москвы», предполагавший создание системы геометрически правильных площадей и улиц-дублеров. К счастью, этот план был отклонен комиссией «поелику художник, полагая прожекты, не наблюдал местного положения». Между тем О. И. Бове и его коллеги сумели организовать производство колонн, дверей, оконных рам, лепнины.

При новом генерал-губернаторе А. П. Тормасове на огромной московской стройке было задействовано более 60 000 строителей разных специальностей, приехавших в том числе и с Русского Севера. Была разобрана стена Китай-города, начался снос Земляного вала и тем самым было положено начало Садовому кольцу. По новому «Прожектированному плану столичному городу Москве» (1817) была создана Петровская (Театральная) площадь. К 1817 году удалось восстановить 2 514 домов, построить 551 деревянное и 623 каменных строений. Среди новых зданий можно отметить Манеж — шедевр инженерной мысли, специально для которого А. А. Бетанкуром была разработана уникальная безопорная конструкция из дерева. К 1830 году Комиссия для строений смогла почти полностью справиться с последствиями пожара.

Несомненно, Москва начала XIX века прошла огромный и трагический путь от покинутой средневековой столицы до возродившегося из руин нового города. Высветить этапы этого пути и познакомить читателя с малоизвестными страницами столичного быта и облика поможет каталог «Москва и москвичи в эпоху Александра I».

Стефания Ситнер

Полистать книгу
Москва и москвичи в эпоху Александра I