Василий Цейтлин. Дневник штабс-капитана. 1914–1918

Василий Михайлович Цейтлин родился в 1888 году в Гродненской губернии в большой семье военного врача и все детство провел в гарнизонах бывшего Царства Польского. Из-за бедности семьи Цейтлин не мог получить гражданское высшее образование и вынужден был делать военную карьеру (как и четверо его братьев) — в 1908 году он окончил Александровское военное училище в Москве подпоручиком. В 1911 году 7-я артиллерийская бригада, в которой служил молодой офицер, была переведена из Радома в Тамбов. С получением высшего военного образования в академии Цейтлину не везло: сначала загруженность работой в полку, затем начало Первой мировой войны помешали ему сдать вступительные испытания. С началом войны Цейтлин был определен старшим офицером в 1-ю батарею 59-й артиллерийской бригады, входившей в состав 59-й пехотной дивизии 9-й армии.

Уже в августе 1914 года, еще не «понюхав пороху» на поле боя, Цейтлин предчувствовал грандиозный размах тех событий, в которых ему предстояло участвовать, причем новый передел Европы в этих обстоятельствах представлялся ему неизбежным.

«Если убьют на войне, не увидишь результатов этой войны, а они будут огромны, и оставшимся будет очень интересно. Вероятно, какой-нибудь новый Парижский конгресс раскроит по-новому карту Европы, как бы только нам снова не остаться в дураках» (6 августа 1914).

Из Варшавы бригада Цейтлина была направлена на выручку 2-й армии генерала А. В. Самсонова, вскоре потерпевшей полное поражение в ходе Восточно-Прусской операции (битва при Танненберге). Василий Михайлович узнавал обо всем из циркулировавших среди военных слухов и сплетен, что подчас весьма серьезно сказывалось на достоверности информации. В этом отношении характерно, что первоначально он полагал, будто А. В. Самсонов погиб от взрыва, хотя на самом деле тот, не выдержав позора окружения своей армии, застрелился.

«Двинули нас на помощь I арм[ейскому] корпусу, которому пришлось очень круто, так как на него насели два немецких корпуса. Наших там погнали и загнули фланг. В сражении убиты командующий 2-й армией Самсонов, нач[альник] штаба и команд[ир] какого-то корпуса. Снаряд попал в их автомобиль и разорвался. Жаль, говорят, был деловой генерал» (20 августа 1914).

В это время проблема своевременной передачи и получения информации стала весьма интересовать Цейтлина. Предвещая собственные научные изыскания более позднего времени, Василий Михайлович много раз в своем дневнике обращает внимание на неудовлетворительное состояние службы связи в русской армии, вызванное халатностью командования и невежеством. Отсутствие точных данных, постоянная путаница, запаздывающие приказы и распоряжения, дезинформация, неадекватный конкретной ситуации уровень секретности — все это особенно резало глаза на начальном этапе боевых действий.

«Об общей обстановке никто, к сожалению, ничего не знает толком. Не только в масштабе армии, но даже свою задачу. В Цеханов мы пришли, оказывается, по недоразумению, телеграмма из штаба фронта нас догнала только в Цеханове, надо было двигаться на Прасныш. Служба связи организована отвратительно, штаб дивизии ничего не знает» (21 августа 1914).

В результате рядовые военнослужащие пребывали в совершеннейшем неведении относительно того, что происходит на фронте и поблизости. Вплоть до 27 августа 1914 года, когда состоялось «боевое крещение» Цейтлина, его бригада двигалась как бы «вслепую», не осознавая, где проходит линия фронта.

«По сведениям, которые нам сообщил живущий с нами саперный офицер (между прочим, кадет Суворовского корпуса) — Егоров, немцы уже в Липске в 15 верст[ах] от нас, где сейчас идет сильный бой. Но официально еще ничего неизвестно, кроме того, что заняты Сувалки. Все чисто по-русски, узнают тогда что-нибудь, когда уже щелкнут по лбу. Части, занимающие форты и промежутки, ничего не знают, что делается впереди» (7 сентября 1914).

Долгое время дивизию перебрасывали с места на место практически без участия в боях, отчего сам Цейтлин прозвал ее «бродяче-крепостной». Однако он быстро стал настоящим боевым офицером — 16 июня 1915 года был произведен в штабс-капитаны со старшинством. Между тем его бригада вошла в состав 1-го армейского корпуса 2-й армии Западного фронта. В июле 1915 года Цейтлин был контужен, а в 1916-м отравлен газами.

Между тем с первых дней войны Цейтлин испытывал острую неприязнь к служащим тыла и большинству командования. Его раздражало высокомерие многих своих начальников, предпочитавших добиваться «золотого оружия» (георгиевских наградных сабель), ни разу не появившись в окопах.

«Вообще, война, кажется, касается только низших чинов в пехоте, кончая командиром полка, а у нас — дивизиона. Конечно, есть исключения, но лично, напр[имер], я за все 10 месяцев войны, будучи в 10, 9, 2, 1 и 5-й армиях, ни разу не видал командующего армией не только на позициях, но даже в резерве; конечно, нечего говорить, что не только солдаты и офицеры, а и начальники отд[ельных] частей не знают своего начальства. Кроме приказов, не имеют они ни о чем никакого понятия» (6 июня 1915).

Великое отступление 1915 года, когда русская армия отступила на 500 км из Польши, Галиции и Литвы, произвела на Цейтлина гнетущее впечатление. Чудовищная картина состояния русской артиллерии в 1914–1915 годах, страшный снарядный голод и критика командованием артиллерийских частей за низкие потери — все это привело к дальнейшему разочарованию штабс-капитана в командовании, увеличению его претензий к работе тыла. Весьма показательны в этом отношении мысли Цейтлина касательно необходимости твердой власти в стране, которая бы решила проблему снабжения армии боеприпасами. В то же время, что весьма характерно, он искал внутренних врагов, которые изнутри разваливают армию, к числу которых относил немцев и евреев.

«Надо бы созвать Гос[ударственную] думу и передать ей все дело снабжения армии, дав полномочия диктатора Ник[олаю] Николаевичу, иначе мы пропадем. Нужно напряжение всех сил государства. Если бы все частные заводы заставить работать для армии, все мастерские, хоть кустарным способом, сколько миллионов снарядов было бы у нас, бомб и т. д. Напр[имер], за газы наверно до сих пор не принялись. Где-то есть тормоз, да и не где, а везде во всем чувствуешь, что всюду в каждом деле, в каждом городе есть немцы, их партии, и они делают, что хотят, а их по-старому боятся. Действительно, страшно воевать, когда внутри столько врагов, надо сначала уничтожить эти злостные нарывы и потом уже со здоровым телом и духом идти на войну. В „Русском слове“ по поводу погрома немцев в Москве призыв к рабочим, чтобы более это не повторялось, так как это плохо отражается на армии, — ерунда и вздор. У нас все очень довольны, жалеют, что еще мало, и солдаты, и офицеры, хотя, конечно, попадает много совершенно невинных людей. Может быть, последние наши поражения заставят схватиться уже за дубину народу и начать его дуть всех врагов как внутри, так и вне. Я всегда раньше думал, что Верх[овный] главн[окомандующий] Ник[олай] Ник[олаевич] будет энергичнее, что он, как великий князь, справится с Петербургом, — упорно называю его так, потому что, по-моему, для того, чтобы ему стать Петроградом, надо 1/5 населения гнать вон».

«Говорят, у нас нет снарядов, и поэтому мы ничего не можем сделать. Гибнешь по милости каких-то негодяев и должен молчать» (9 июня 1915).

«Что теперь мы будем делать. У нас снарядов кот наплакал, каждый снаряд как по рецепту. Напрут опять в одном месте, откроют ураганный огонь и прорвут как хотят. Воевать без снарядов нельзя, это [истина], которую у нас, наверно, отлично понимают, но есть что-то фатальное, роковое в судьбе — никогда не могут найтись честные, порядочные люди и, наверное, немцы тормозят у нас все. Удивительно, враги внутри хуже „внешних“. И все знают про это, говорят, и ничего нельзя сделать (10 июня 1915).

В декабре 1915 года Цейтлин был откомандирован в штаб 1-го армейского корпуса для исполнения должности обер-офицера для поручений. Здесь он и прослужил до августа 1917-го. Теперь, когда он видел, как осуществляется командование изнутри, картина плачевного состояния русской армии на страницах дневника обрела свой настоящий масштаб. Цейтлин отмечал неподготовленность операций и неосведомленность о них даже офицеров Генерального штаба, несвоевременность отдачи приказов, трусость и враждебность командиров, карьеризм, неверие командования в успех операций, боязнь ответственности за возможные неудачи, огромные бесполезные потери, отношение к низшим чинам как к пушечному мясу. Работа Главного штаба представлялась ему Авгиевыми конюшнями, в которых «давно пора произвести фундаментальную чистку». По своим взглядам Цейтлин принадлежал, несомненно, к группе реформистски настроенных молодых офицеров. Возможность проявить себя предоставилась Василию Михайловичу благодаря проекту возобновления учебного процесса в Императорской Николаевской военной академии по сокращенной программе, на ускоренных курсах, куда предполагалось направить и тех, кто выдержал в 1914 году предварительные письменные испытания при окружных штабах, — Цейтлин идеально подходил. Впрочем, открытие курсов чрезмерно затянулось — с 1 августа до 1 февраля 1917 года. Занятия младших классов курсов пришлись на время Февральской революции. Цейтлин с товарищами революцию поддержал. Он успешно закончил младшие классы курсов, получил свидетельство 1-й категории, которое подразумевало, что он «подлежит возвращению для исправления вакантной младшей должности Генерального штаба в одном из полевых штабов действующей армии, с коей был командирован в академию». Как и весь выпуск, Цейтлин отправился на фронт — Северный фронт, разваленный Февральской революцией и Приказом № 1.

«На фронте сильное разложение, братание. Солдаты распущены до предела. В конце июня — начале июля предполагается на Северном фронте наступление, а на юге раньше, причем оригинально, что секретов из этого делать никто и не думает, так как придется вести грандиозную газетную кампанию, дабы уговорить „товарищей“ наступать. В Пскове распущенность солдат особенно заметна, тут все глубокие тыловики — это самая шваль из швалей, трусы, шкурники, не слыхавшие выстрелов и потому особенно горластые и нахальные. По улице ходят стадами без поясов, с расстегнутыми воротами, в нечищеных сапогах и все время грызут семечки. Никогда до революции не жрали так много этого продукта» (28 мая 1917, Псков).

В августе Цейтлин был назначен исполняющим должность обер-офицера для поручений при штабе 28-го армейского корпуса, затем в сентябре он стал временно исполняющим должность начальника штаба 60-й пехотной дивизии, далее — исполняющим должность старшего адъютанта по оперативной части штаба там же. Цейтлин окончательно разочаровался и в войне, и во Временном правительстве. Поначалу он относился к большевикам подозрительно, считая Ленина агентом германского Генерального штаба, — таково было популярное мнение после большевистского мятежа в Петрограде в июле, активно подпитываемое пропагандой Временного правительства.

«Но самое интересное он сообщил о большевиках и вообще о социалистах. Оказывается по его словам, что Ленин, Троцкий, Зиновьев, Мартов и другие, проехавшие в „запломбированных“ вагонах из Германии, — тесно связаны с германским Генеральным штабом и большею частью являются фактически немецкими шпионами и агентами. На германские деньги эта группа лиц должна была разрушать русский тыл и дезорганизовать армию на фронте, а также организовать восстание против Временного правительства — неугодного немцам. Оказывается, Временное правительство давно знало об этом, так как все материалы были собраны в Ставке и сообщались членам правительства, но там, видимо, не верили. Сейчас министр юстиции Переверзев опубликовал документы, и, следовательно, должны арестовать всех большевиков-изменников. Теперь становится ясным конец телеграммы, присланной из армейского комитета 6 июля. Это сообщение просто придавило своей тяжестью, мне до сих пор не верится, чтобы Ленин мог быть агентом герман[ского] Ген[ерального] штаба, они его могут использовать в своих целях, он, может быть, оказался игрушкой в руках германской активной контрразведки. Но не за деньги же, и не на немецкие деньги. Что тут замешаны агенты германского Генерального штаба — нет сомнений, и много немецких шпионов работает под флагом большевиков, есть, вероятно, среди них негодяи, в этом нет сомнений. Также нет сомнения, что в смысле агитации даже самым идейным большевикам по одному пути с герман[ским] Ген[еральным] штабом. И тем и другим нужен хаос в тылу, кабак на фронте и свержение Временного правительства. Надо будет внимательно прочесть, когда дойдут газеты, да там, вероятно, всего не напишут» (8 июля 1917).

В октябре 1917 года Цейтлин вернулся в академию. Работа старшего класса пришлась теперь уже на события Октябрьского переворота. Уже в начале месяца он понимал, что большевистское выступление неизбежно. В день выступления Цейтлин одел штатский костюм и ходил по Петрограду от академии на Суворовском проспекте по Невскому проспекту в сторону Зимнего дворца и оказался почти в самой гуще событий.

«Началось вооруженное восстание большевиков. Разведены мосты через Неву. Солдаты в полках разбирают патроны. Трамваи не ходят. Во всех полках митинги по поводу выступления. Кажется, события примут более крупный характер, чем в феврале» (утро 24 октября 1917).

«Вышел из дому около 8 часов вечера, на улицах большое оживление, много грузовых автомобилей с вооруженными матросами и красногвардейцами, толпами бродят солдаты, но настроение у них не воинственное и, что самое приятное, не хулиганское, как, напр[имер], после первых дней во время Февральской революции. <…> В толпе узнал, что Зимний дворец осажден Красной гвардией и солдатами, а с Невы — крейсером „Аврора“. Около 9 часов раздались пушечные выстрелы и вслед за тем ружейная трескотня, говорили, что начался штурм дворца. <…> …ружейные выстрелы слышны сильнее. Говорят, идет перестрелка юнкеров и женского батальона, которые забаррикадировались во дворце. Керенский руководит обороной дворца. <…> Дошел до Мойки, дальше не пускали. Ружейная стрельба все продолжалась. Слухи самые разноречивые. По одним сведениям, Зимний дворец взят, по другим — только ворвались в первый этаж с одной стороны. <…> Вероятно, около 12 часов ночи, может быть немного позже, снова раздались орудийные выстрелы и ружейная трескотня, я был около Гостиного двора, все двинулись к Морской и Зимнему. Стреляли с „Авроры“ и из Петропавловской крепости. У Морской стояли красногвардейцы и солдаты, дальше не пускали. Дворец был уже взят, юнкера сдались, правительство арестовано, так сообщил какой-то большевистский комиссар. Толпа на Невском просто поражала своим безразличным отношением к происходящему и происшедшему. Керенский остался себе верным до конца и в решительный момент рано утром бежал из дворца. Жаль, что этого прохвоста не поймали».

Иронично воспринимая утопизм большевиков, Цейтлин тем не менее увидел в новой власти силу, способную навести порядок в стране. Несмотря на «похабный» Брестский мир, он остался верен новой власти. В марте 1918 года слушатели старших курсов были отправлены на срочную службу. Выпускники курсов второй очереди считались академическим выпуском 1917 года. Цейтлин попал в штаб военного руководителя Московского района бывшего генерала К. К. Баиова и находился во временном распоряжении штаба. Генштабистов он опять же не любил, что было вызвано конфликтами между офицерами «революционного» и дореволюционных выпусков. В апреле 1918 года Цейтлин сумел получить назначение начальником оперативного отделения штаба военного руководителя отряда завесы в Рязань, близко расположенную к Тамбову, где жила его семья. Однако после произошедшего в штабе громкого конфликта курсовиков разных выпусков, активное участие в котором принял Василий Михайлович, ему пришлось вернуться в Москву, где он стал начальником разведывательного отдела штаба Московского военного округа и находился на этой должности до 1919 года. Будучи военспецом, Цейтлин также занялся преподавательской деятельностью: он вел курсы по разведке и военному контролю при Полевом штабе Революционного военного совета Республики.

Важно отметить успехи, достигнутые Василием Михайловичем в развитии советской разведки и контрразведки, его участие в разработке «Общего положения о разведывательной и контрразведывательной службе Красной армии». В 1920 году Цейтлин по собственному желанию добился командирования в распоряжение начальника штаба Западного фронта. На фронте советско-польской войны 19 июня он был назначен помощником начальника управления связи, а 3 июля, наряду с исполнением прежних обязанностей, стал начальником оперативной связи Западного фронта. Однако после легендарного поражения Западного фронта в Варшавской операции Цейтлин был назначен начальником оперативной части (1-го отделения — по организации легкой связи) управления связи РККА.

По окончании Гражданской войны Цейтлин много времени и сил уделял педагогической работе. В 1924 году он был назначен штатным преподавателем по тактике Военной академии РККА, с 1926 года — старшим руководителем по связи основного факультета Военной академии РККА, а с 1929 года стал уже преподавателем академии.

Цейтлин читал популярные лекции и доклады для командного состава по теории связи, пытался преподавать стенографию в Высшей военной школе связи. Фанатично преданный своему делу, он разъезжал по стране, читая лекции. Цейтлин много трудился над обобщением опыта организации связи в Первой мировой и Гражданской войнах. В своих трудах он резко критиковал пренебрежительное отношение к военной связи не только руководителей русской армии, но и некоторых военачальников Красной армии. Цейтлин стал виднейшим теоретиком военной связи в Советском Союзе, выпустив более 70 военно-научных трудов. Среди них главным стала книга «Связь» (1925). Работы Цейтлина издавались крупными тиражами — достаточно упомянуть 30 тысяч экземпляров брошюры «Голуби на военной службе». Он печатался в журналах «Военный вестник», «Война и революция», «Связь Красной армии» и т. д. Он справедливо полагал, что в будущей войне радио и телеграф будут играть принципиальную роль.

Умер В. С. Цейтлин в 1933 году.